Война тоже может любить

ВОЙНА ТОЖЕ МОЖЕТ ЛЮБИТЬ

Старик, как всегда, стоял на своем привычном месте. Его выразительные влажные глаза смотрели вдаль с тревогой и печалью. Он опирался на металлическую клюку, которую сделал из старого уже ненужного ему оружия. Наверное, это была снайперская винтовка, он не помнил точно. Старик никого не высматривал. Люди проходили мимо, но ни один из них не удостаивался внимания. Он ждал кого-то другого и глядел себе под ноги.
Пятнадцатый год он встречал здесь, словно нес вахту. Каждый день после того, как жара спадала, он приходил сюда, кашляя и отчаянно задыхаясь от спешки. И каждый раз его слабое сердце колотилось вразнобой. Он ждал его, своего маленького внука, забывая про немощь тела и свои потребности. Он был единственным, кто остался живым после раздела кланами своих территорий. Два сына погибли в караване, который переносил боеприпасы. Его старуха-жена погибла при уличной перестрелке. Случайная пуля прошила глиняную стену здания и оборвала ее жизнь. Портал не захотел их воскресить. Остальные близкие пропали в городах, их судьба была неизвестна уже много лет. Сам он уже не помнил, сколько раз смотрел неизбежной смерти в лицо. Морщины густо избороздили его тело, даже шрамы исчезли спрятанные ими. Лишь светлая седина выделяла его среди остальных прохожих.
Портал сверкнул искрой и угас. Глаза старика еще не нашли появившегося из пустоты человека, как сердце скакнуло и погнало кровь по жилам. Его смысл жизни - его внук - лежал на песке, истекая кровью. Он был без сознания, но старик знал что делать. Мягкие руки подносят склянку нашатыря к носу юноши, и тот начинает кривиться.
- Старый хрыч, опять ты суешь мне это гадость! - истошно кричит юноша, еще не открывая глаз. – Убери эту дрянь, или я заставлю тебя ее выпить!
Старик волнуется, поспешно прячет склянку и начинает хлопотать. Он привычно осматривает тело своего любимого внука. Слабые старческие руки прикладывают усилие, жилы вздуваются на лбу, короткий крик, затем еще один и дело сделано. Сломанные кости выправлены, как надо.
Юноша прекращает кричать и покрывает бедного старика площадной бранью. Тот съеживается, но его глаза по-прежнему светятся любовью и лаской. Он смотрит вглубь души своего внука, и недостойные слова кажутся ему всего лишь песчинками, которые принес ветер. Силой преисполнена любовь, которая живет ради любимого человека. Смерть снимает шляпу и отступает от дряхлого старца, когда тот полон любви и заботы о ближнем. Готовое разорваться сердце утихает, давление снижается. Одышка пропадает, и старик, поборов смертельную слабость, начинает говорить:
- Здравствуй, мой Оден. Я ждал тебя. Как всегда. Я не зря ждал, а?
Клюка стучит оземь, и старик горько жалуется кому-то:
- Опять обидели моего внучонка. Ну, зачем же вы его обижаете, ироды? Он ведь хороший, он всегда был хорошим. Зачем, а?
По лицу старика текут большие слезы. Одной рукой он держится за клюку, другой пытается пригладить светлые волосы юноши, лежащего на земле. Тот отдергивает голову, стискивает зубы и шипит от боли, причиненной рывком.
- Да отвали ты, кретин безмозглый!
Старик останавливается, открывает рот и безмолвно смотрит на внука. Отдернутая рука мнет полу халата. Но затем старик быстро успокаивается и забывает злые слова.
- Вот, поешь, - говорит он и бережно достает ломоть хлеба из внутреннего кармана своей прохудившейся одежды. Миг - и краюха летит в пыль, выбитая из руки небрежным тычком.
- Сам жри такую гадость. Я мяса хочу. Сколько раз я говорил – неси мясо или ничего не неси.
- Нет мяса, - плачет старик и ковыляет за упавшим хлебом. Избави всевышний, если кто отнимет последний кусок. Он тщательно отряхивает хлеб и виновато держит его в руке.
- Я обязательно куплю мясо, - частит он и возвращается к внуку. – Куплю, вот увидишь. Я для тебя все сделаю.
- Избавь меня от своего присутствия, - рыком кричит юноша и пытается встать на ноги. – Надоел ты уже. Отстань, слышишь?! Дай мне пожить спокойно.
- Что ты, что ты! - жалобно вскрикивает старик и неуклюже прячет хлеб в карман. Он бросается к внуку и пытается поддержать его. Юноша кряхтит, откатывается на здоровую руку и с большим трудом приподнимается, чтобы присесть.
Старик стоит возле него и тихо плачет от горя. Он старается не издавать ни звука. Юноша отдергивает руку и устало прикрывает глаза ладонью.
Немного погодя старик вновь вынимает хлеб и тихонько тычет его юноше.
- На, поешь, - шепчет он. – Пожалуйста, а? Тебе надо силы. Поешь, Оден, я умоляю тебя.
Юноша молча берет из руки старика хлеб и начинает медленно его жевать. Он смотрит вдаль и ничего не говорит. Лицо старика озаряется радостью. Он всплескивает руками и с восхищением смотрит на лицо внука. Затем он что-то вспоминает и начинает копаться в одежде. Перерыв все карманы несколько раз, его начинает охватывать неподдельный ужас. Он сбрасывает с плеч остатки халата, оставаясь в нижней одежде, садится на корточки и тщательно обыскивает халат заново. Наконец, он находит то, что искал и очень внимательно вынимает по одной девять маленьких монет, которые провалились в подкладку халата из прохудившегося кармана.
- Оден, внучок. Пойдем к докторам, а? У меня деньги есть. Они тебя вылечат. И больно не будет.
Юноша косится на ладонь старика, фыркает, но потом встает и небрежно говорит:
- Пошли, старый. Нечего тут рассиживаться.
Он уходит, а старик пытается подняться с корточек. Но непослушные ноги отказывают ему, а использовать руки он боится – избави всевышний, если потеряет деньги. Он начинает плакать. Юноша возвращается и с проклятьями вздергивает старика на ноги. Тот благодарит его, но свободной рукой хватается за сердце. Юноша вздевает глаза кверху и вынимает деньги из рук старика.
- Да я это! Я! - рычит он, разнимая пальцы старика, который временно утерял связь с реальностью от боли в груди. – Не грабитель это, успокойся. Вот ведь кретин безмозглый! – он начинает свирепствовать и коротко бьет по руке старика.
Старик падает на колено в пыль, а все деньги остаются в руке у юноши. Юноша отворачивается и быстро уходит, припадая на одну ногу.
На площадке у портала остается старик с широко раскрытым ртом. Он держится за сердце, его глаза расширены, а смерть пляшет рядом, пытаясь отнять жизнь у того, кто задолжал ей уже несколько лет.
Завтра будет новый день, - думает старик, не обращая внимания на опасное состояние. Он всегда думал лишь о внуке. – Завтра Оден придет опять. Ему надо мяса. Он любит мясо, мой милый мальчик.
Старик сует руку в карман и достает ржавый кухонный нож найденный на свалке. Рука неумело сжимает рукоятку и делает несколько глупых замахов. Он долго вспоминает что-то, а затем неуверенно поднимается на ноги. Земля начинает вращаться, и он испуганно хватается за поверхность портала, едва не выронив нож из руки. Круговерть успокаивается и согбенный старик, быстро семеня ногами, маленькими шажками движется в сторону центральной площади, в том же направлении, куда ушел его сердитый, но всегда любимый внук. Там стоят указатели, а значит можно понять, куда следует идти, чтобы добыть мяса.

* * *

Старик, как всегда, стоит на своем привычном месте. В нем произошли сильные перемены. Рука теперь подвязана тряпкой, халат куда-то исчез, а посреди впалой и дряхлой груди появилась рваная красная полоса.Чей-то коготь оставил страшную рану и едва не лишил его жизни. Старик мелко дрожит и скулит от боли. Ветер раздувает его волосы и бороду, заляпанные кровью. Рядом лежит небольшой сверток. Видно, что старик очень дорожит им. Он очень часто опускает взгляд вниз, чтобы удостоверится, что никто не отнял или украл его драгоценную добычу.
Внутри телесной боли и старческой немощности живет слабый и тусклый восторг – он достал, наконец, мясо. Оден, его внук, теперь будет доволен и, возможно, не будет сегодня так сильно кричать на него. Когда он насытится, то станет добрым. Старик не забыл даже про спички. А дров везде предостаточно. Хотя бы в роще неподалеку от южных ворот города. Пока Оден будет отдыхать, он поломает несколько поленьев большим камнем и разожжет костер. Возможно, Оден даже поможет ему готовить.

Старик ждал день, два, десять дней, месяц, но Оден исчез. Мясо кто-то купил, старик не помнил кто. Он хотел пойти в шахту снова, но следующий день стер все из старческой памяти. Лишь одна мысль пронизывала все его существо и поддерживала жизнь: Оден вернется. И каждый день после того, как жара спадала, он приходил сюда, кашляя и отчаянно задыхаясь от спешки. Он терпеливо ждал. Его разум дряхлел все больше и больше. Если люди спрашивали что-то у старца, и если им удавалось вывести его из мысленного транса, то получали какофонию слов, звуков и взмахов рук. Люди недоуменно отходили в сторону. Они понимали только одно: старик ждет кого-то по имени Оден, избави всевышний забыть его имя.
Кое-кто искренне жалел старика. Лавочник, торгующий напротив портала, горестно сокрушался и даже пытался взять безумца под свой кров. Но, давая себя увести, старик, после того как жара спадала, неумолимо несся к порталу на прежнее место и никто не мог его задержать. Поэтому сердобольный лавочник лишь изредка кормил старика с рук и больше не пытался уводить его с площади. Чуть позже кто-то принес металлический стульчик и заставил старика сидеть на нем. Потому что тот еле держался на ногах, опираясь на свой железный прут, сделанный из неизвестного оружия. Старик подчинился не сразу, он часто вскакивал и бежал к порталу. Но время постепенно лишило его сил, и теперь он просто сидел на стуле, временами бормоча себе под нос как заклинание лишь одно слово: Оден.

Прошло еще пятнадцать лет.
Город слегка вырос, но оставался все тем же. Торговцы богатели, но в меру, так как война уже давно закончилась. Случались стычки с небольшими сообществами грабителей, но тяжеловооруженная охрана караванов в последнее время стала не по зубам романтикам большой дороги.
Солнце уже наполовину спряталось за гору. Стволы деревьев и валуны приобрели небольшие тени, растущие с каждой минутой. Единственное, что не отбрасывала тени, как показалось бы стороннему наблюдателю, тщедушная фигурка старика, которая сидела на ржавом стульчике возле портала. Старик рефлекторно жевал беззубыми деснами подачку неизвестного странника. Его взгляд, некогда горевший огнем, теперь потух и не выражал ничего осмысленного. В кармане звенело несколько сот медных монет – милостыня, которая собралась за эти годы, но даже самые мерзкие из воров и грабителей никогда не зарились на деньги беспомощного в своем горе старика, хотя других нищих грабили не задумываясь.
Через площадь проходил груженый товаром караван. Особенно в нем выделялась охрана: пятиметровой высоты закованные в броню люди, идущие за носильщиками. В руках у каждого хищно сверкало оружие – горе грабителям, которые вздумают напасть. Двенадцать человек и все громадные в броне, как колоссы. Их шаги гулко разносились по площади.
Внезапно старик раскрыл тусклые глаза и поднялся, словно его ужалил скорпион. Он бездумно выронил скудную еду с руки и слепым взглядом обшарил площадь.
- Оден! – чистым старческим фальцетом произнес старик. Его рука держалась за сердце и сильно тряслась. – Оден, мальчик мой, ты здесь, я знаю. Где ты?
Старик попытался сделать шаг, но упал на колени. Боль пронзила тело, но это не остановило его. Он медленно пополз вперед, интуитивно выбрав привычное направление – к порталу. Колени тотчас украсила кровь, а руки и одежда покрылись дорожной пылью.
Строй охранников каравана сломался. Один из воинов остановился, и в него тотчас врезались двое собратьев, которые шли позади. Несколько секунд на территории площади царила тишина. Даже портал утих, и его привычное гудение исчезло.
Посреди этой тишины слышалось лишь тихое шарканье переставляемых стариком ног. Он прополз еще немного и упал в пыль. Руки хаотично двигались, ноги пытались отталкиваться от земли. Беспомощный стон сорвался с его губ и быстро затих.
- Оден, - вдруг сказал старик, мешая слова с пылью. – Я знаю, что ты здесь. Пожалуйста, не покидай меня. Покажись старику, ведь я ждал тебя … так долго.
Громада металла протянула вперед руку и бережно подхватила старика под грудь. Сервомоторы мягко гудели, непривычно выполняя каждое движение очень осторожно. Невесомую фигурку подняли в воздух и аккуратно посадили обратно на старый ржавый стульчик. Старик слепо пошарил и обхватил металлический рукав своими слабыми черными от загара руками.
- Оден, это ведь ты? Скажи мне, это ведь ты, а? Скажи мне, Оден.
- Да, старик, - глухо пророкотал динамик. – Это я, Оден.
Внутри массивной мощной фигуры что-то сломалось. С грохотом она рухнула на колени и нежно обняла старика, заключив его в тесный плен непривычной любви. Динамик отчаянно хрипел, и некоторое время исторгал непонятные звуки. Старик слепо ощупывал громадного воина в броне, и что-то шептал, ласково улыбаясь. Солнце, зашедшее за горизонт, потухло, но на площади зажглось новое настоящее вечное солнце. Старик все-таки дождался. Оден вернулся к нему, и его можно обнять.
Прошло несколько минут, и вдруг раздался громкий хруст. Рука воина мяла и калечила металл. Ломался ствол, крошилась обойма, патроны трескались и сыпали порохом в песок. Металл очень дорогого и совершенного оружия в руках наемника звенел и гнулся, словно пластилин. Смертоносное ружье, верно служившее хозяину, медленно закручивалось в бесформенный комок.
А в объятьях рук, способных убить все что угодно, медленно засыпала вечным сном любовь, которая поставила себя выше собственной жизни. И тот, кто посвятил себя войне, и сам стал войной, наконец-то понял, что даже он может любить.

© Spacewalker

StalkerZ: клановый форум: Война тоже может любить - StalkerZ: клановый форум